amonit at Наши в городе-в-городе. Наташа. Окончание.Время, которое кОза провела в камере с Наташей, она действительно провела исключительно с Наташей, поскольку та от кОзы больше ни на шаг не отходила. Чем определялиь Наташины состояния, с их рывками искачками и впаданием в очевидно полуумное состояние, кОза сказать не умеет.
Несмотря на то, что молодая женщина свою зашкаливающую нервозность контролировать была в состоянии лишь в малой степени, медикаментов она не получала*. Наркотики пронести в тюрьму можно только за очень большие деньги. У Наташи и малых не было**. (С работы она вылетела. Родные, т. е. приемная мать, денег не присылала. Другие заключенные ссужали ее табаком за услуги широкого спектра. От услуг прислуги до услуг, упоминать которые кОза не желает. ) Т.е.
Внешне-химическое воздействие на Наташу чего либо исключается. Психологическое воздействие извне в общем-то тоже. Женщина у которой нет ни друзей, ни родных, ни какой-либо еще связи с внешним миром, хотя и подвергается унижениям и наказаниям, но без сюрпрайзов, а монотонно и размеренно. Наташины состояния питались исключительно каким-то внутренним и вероятно чрезвычайно сильным источником.
Наташа сидит на своей верхней шконке и весело болтает ногами. Причина Наташиного хорошего настроения, как всегда, неизвестна. Впрочем, последнее, слава Богу, качество большинства людей. Было бы просто ужасно, если бы мы никогда не просыпались ПРОСТО ТАК в хорошем настроении. Она напевает и рассказывает кОзе в стописятый раз, какие длинные и пушистые были волосы у ее дочери, когда она видела девочку в последний раз (пять лет назад). Наташа была тогда на закрытой терапии для наркозависимых и вела себя хорошо-хорошо. В конце концов она сделала карьеру*** и смогла поехать домой на сутки.
Ну, уже понятно и без козьИх россказней, чем свидание с дочкой под надзирательством приемной мамы Наташи закончилось. Наташа ночевала на вокзале. Тут ее и нашел ее старый «друг»... От великого ума по возвращении в клинику Наташа не созналась в распитии спиртных напитков. Что усугубило. Лечение по решению терапевта было прерванно. Наташу вернули в тюрьму. Так вот сидит Наташа на верхней шконке и весело болтает.
Веселости ей добавляет мысль, что ее биологическая мать вовсе и не уборщица была, как ее приемная мать, Клава, утверждает, а, наоборот, очень богатая женщина, родившая не от мужа. А Клава нарочно от Наташи все это долго скрывала.
Как будто ейошнее вранье никто не раскусит. А я вот выйду отсюда и поеду обратно в Челябинск. Я в ейошнюю школу пойду. Она потому меня в Германию увезла, чтобы майная натуральная мать меня не забрала. Никакая вовсе и не уборщица. Это же ясно: раз Клавка меня в Германию увезла, значит, моя настоящая мать богачка и искала меня. А вот я ее найду. И мы с моей дочью к ней обратно уедем навсегда. Вот натуральная мама обрадуется, что у нее уже и внучка натуральная уже есть. И мы там все будем жить. Я еще человека хорошего встречу! А знаешь, какие у моей дони волосы? Длинные! Во! Пушистые! Я их каждый день утром и вечером ей сама расчесывать буду.
Наташа еще долго рассказывает про богатую мать. Потом без всякого перехода начинает плакать с подвывом и закашливаться до задыха. Поскольку она нарк со стажем, антиастматик ей выдадут разве что посмертно.
А Клавку я не оставлю. Чо я, дура что ли? Клавка старая уже. Что я, не человек что ли. Она там меня слушаться будет. А я за ней ухаживать. Она знаешь, как за мной маленькой ухаживала? Да я лучше всех была. Маму всем мамам в пример ставили. Я маму тоже не брошу. Я ей еще нужна буду, вот увидишь! Я мамочку мою не брошу и пусть та, богатая, мне своими деньгами не трясет! Мамочка скромно всегда одевалась, а у меня всегда банты были воооот такие. Все разные. На каждые день. И мама мне волосы расчесывала. Я самая красивая в школе была. И форму школьную мне на заказ мама шила! Так что эта-то пусть деньгами не трясет. Нечего было ребенка чужим людям отдавать. Она, может, мне сама теперь чужая! Я еще, может, подумаю!
Наташка окончательно уходит в кашель. Астму кОзе, конечно, не вылечить. Но если сварить в кипятильнике картошку и Наташку с картошкой накрыть одеялком, то станет легче. С тех пор, как у кОзы есть Наташка, есть у нее и картошка. Завела. И когда варить ставить, кОза тоже знает заранее. Как у Наташи забрезжила тема стареющей Клавы, которой Наташа вот-вот понадобится, нужен пар от картоши. К гадалке не ходи.
Отдышавшись над паром Наташка засыпает под двумя одеялами, своим и козьИм. Наташку можно, на самом деле, заставить просто тепло одеться (надеть на себя все, что есть из одежки в камере) и запихнуть под одно. Но в этот момент, когда она снова начинает дышать как человек, но еще не уснула, дурочка бредит, что кОза — ее мама. А мама должна все-таки укрывать вторым одеялом, а не заставлять спать в куртке и чоботах. Коза натягивает на себя всю наличную одежду — сидит дед, во сто шуб одет... И где те сто шуб?
Утром Наташка спит всю дорогу, пока кОза потихоньку на работу собирается и сторожит под дверью, чтобы распахнув ее дюжая надзирательница не гаркнула во все воронье горло: СДОБРЫМУТРОМКАКСПАЛИГОСПОЖАМЕЖИЕВА!
Вечером, когда кОза с работы приходит, камера не то что вымыта, языкеом, йолы-палы, вылизанна! Чай готов. Прямо по часам перед козьИм приходом завареный. На столе тоненько-тоненько вырезанная из старой газеты новая салфеточка. Как приятно жить в семье!
Перед сном, без всякого возбуждения, Наташка устало говорит:
Знаешь, я думаю, я найду ее, раз знаю, в какой школе и когда она была уборщицей. Не от хорошей же жизни она от родной дочери отказалась? Мама мне дочку, конечно не отдаст. Да и не надо. Мама все-таки педагог заслуженный, а я что? Я — нарк дерьмовый. Но та мама, может, бедная, а? Может, одна как перст. Ей-то я нужна, а? А я больше не пить, ни колоться, честное слово. Вот честное слово, я так жить хочу. А у меня уже и ВИЧ и все. Я же умру! Надо же что-то делать! О, Господи, что же мне делать? Нет, вот я выйду и бедную маму найду. Я тогда ведь за нее отвечать буду. Такие ведь не колются, правда?
(Йолки! Господи, дай ей сегодня не заводится! Так картошки не напасешься! Она здесь дорогая, а платят 50 центов час, Господи!)
И действительно, не заводится. Засыпает тихо так. От второго одеяла даже сначала отказывается. Но потом не выдерживает. И после того, как козьЕ копыто проводит по ее волосам, кстати, все еще длинным и пушистым, только без бантов, великовозрастный ребенок засыпает).
Коза тоже думает, что надо что-то делать. И понимает, что беспомощна. Хочется кашлять. Нет, на двоих кашляющих точно картошки не напасешься.
Мысль найти маму, которой она нужна, потому что маме еще хуже, чем ей, в Наташе как-то странно спокойно, без обычных эксцессов укрепляется.
Мне еще только три года осталось! Прямо отсюда в Челябинск поеду. Хоть бы меня еще на работу взяли. Денег надо!
Коза молчит и кивает. Не то чтобы верит в хэппи энд. Нет, ну немножко верит. Но главное, Наташе ведь не нужно, чтобы кОза учила ее жить, терапировала, разбирала поведение, строила планы или предлагала денег на поездку и объясняла ей, что она самая-самая.
Вот как мы с тобой за чаем сидим! - говорит Наташа. - Понимаешь, просто, чтобы чай и стол. И было куда пойти. Знаешь, как я жду, когда ты с работы придешь? Нет, ты не понимаешь, я жду и ЗНАЮ, что ты точно придешь и мы будем пить чай. Я заранее жду.
Не так жду, как остальных. Я знаю, что ты придешь. Что ты спасибо скажешь. И что тебе понравится мой чай.
Наташка ошиблась. Однажды кОза не пришла. Ее прямо с работы забрали на другой коридор. Через несколько дней, как окольными путями удалось выяснить, Наташка кому-то из надзирательниц резко ответила (к сожалению не в первый, и не десятый раз, а потому имела уже дурную славу среди начальства, а потому наказывалась все строже и строже за все более мелкие провинности), провела месяц в бункере, а оттуда была отправлена в одну из тех самых тюрем, которых как бы нет, но которые есть. Для непоправимых.
Ну вот, а следующим разом я вам лучше про Пиноккио расскажу. Да-да, того самого Пиноккио. Сколько можно про тюрьму? А кстати, он тоже сидел …
*Давать медикаменты людям с наркотиченской или алкогольной зависимостью не принято. Совершенно все равно, кого рода медикаменты: от насморка, от желудка, от астмы, от боли, от нервов, - все едино. В случае, если ты зависимостями не страдала, то могут такое от нервов назначить, что не только нервы а и мыслительная деятельность уколеблются на нуль. Дискуссии с обоими категорями пациенток не предполагаются. В первом случае, ясен пень, пациентка просто напросто ничего не получает. Второй сложнее: тебе предлагают на выбор камеру о четырех «глазах» в качестве нового места жительства или оставить тебя в покое, но укрепить твою психику галоперидолом. Второе выбирают по разным причинам. Кто-то не может себе представить сидеть на унитазе в центре внимания четырех видеокамер, кто-то это уже может, но не может не курить (в мед.уреждении, т. е. в мониторинговой камере, курить нельзя, как и во всяком уважающем себя мед.учреждении), кто-то боится бесконечного одиночного заключения и запрещение общаться с адвокатом. Ну, страхи разные нужны, страхи разные важны. Если и это не помогает, отправляют в закрытую психиатрическую клинику, специализирующуюся на заключенных. Причем ни в одном из случаев злого умысла со стороны врачей нет. Просто заботятся о твоей же безопасности. Это не кОзья ирония. Это ее действительное впечатление. Оба психиатра, как в Вюрцбурге, так и в Айхахе относились к кОзе чисто по-ангельски. Но если вюрцбургский ангел предпочитал кОзу почаще видеть, разговаривать с ней подольше и акромя валерианки и болеутоляющего ей ничего не давать, то айхахский ангел считал кОзу способной к самоубийству и само-членовредительству, соответсвенно эксперементировал с медикаментами.
**Помесь между новой европейской концепцией тюрьмы как реабилитационного, ресоциализирующего пускай и методом кнута заведения и старинной, но не увядающей американской концепцией тюрьмы как места публичной казни одних, чтоб другие боялись, дает смешанный же результат. Особенно ярко заметный в отношении медицины и работы.
Оплачиваемой работы в тюрьме, как и во всей Германии, недостаточно, чтобы обеспечить работой местами хотя бы (это если статистику реальну. от ст-и трепологической отшелушить) на 80%. Собственно, проценты тюремных рабочих мест кОзе неизвестны. Это закрытые данные. Коза опирается на общую статистику по Германии и здравый смысл, но точность ее подсчетов до единого процента не гарантирует. Принцип раздачи рабочих мест (теперь уже в тюрьме, а не по Германии, и с большими вариациями по тюрьмам) не на бумажке, а реально такой:
которая не хочет работать, ту работать послать немедленно и в случае отказа всяко разно наказать, бо работа социально реабилитирует
которая хочет работать, той работы не давать без особой производственной необходимости, бо которая хочет работать, та уже в этом плане, значит, социально реабилитирована
которая хочет работать, но допускает мысль конфликтовать на работе, должна в конфликтах быть правой не приблизительно, а точно на все 100%, должен иметь очень хорошие нервы и очень ясную голову, чтобы потом начальнику тюрьмы, должна иметь безупречную репутацию ломовой лошади и нормальную рабочую смекалку,
в противном случае она получает волчий билет, подразумевающий как наказания наравне с отказницами, так и отсутствие всякой работы (и зарплаты) наравне с уже обратно реабилитированным.
***Тюремные клиники для зависимых назначают пациенткам степень/ступень надежности. Сначала первую, ясен пень. Ничего нельзя. В зависимости от поведения и в зависимости от интерпретации этого поведения терапевтами, ступень может оставаться, а может меняться. С четвертой, если кОза не ошибается (может и с третьей) ступени, можно на пару часов съездить домой. Когда ты возвращаешься, тебя, что логично, проверяют на алкоголь и наркотики, кроме того, ровно в полночь твоя карета превратится в тыкву, т. е. ты должна вернуться в строго определенное время.